– Тебе бы надо создать другого биона. Я мог бы тебе помочь. Сама знаешь. Вдруг с первым что-нибудь случится.

– Ты бы мог, да я бы не захотела. – Снова усмехаюсь.

Все папины бионы живут благополучно, заботятся о потомстве, покупают и продают, постоянно работают и почти не спят. Мы этого, наверное, не достигнем.

– Как у тебя со здоровьем? – спрашивает папа.

А у него, хочется мне спросить, как с памятью?

– Нормально, – отвечаю.

Я не говорю ему, что меня вырвало после ускорителя. Поскольку день был водный, следов не осталось.

– Вшила себе микросхему?

– Куда спешить?

– И я так думаю.

Папа веселый и деловой, как всегда.

– А ты знаешь, что я стал донором уже для четырехсот восемнадцати детей? Видела у меня на стене?

– Извини. Зайду поздравить.

Так и сделала.

А ты не скучаешь по моей маме?

Хотела спросить, но он такой веселый, до того веселый, по нему и так видно. Точно не скучает.

Ни с того ни с чего спрашиваю:

– Пап, а у тебя есть какой-нибудь план?

– Планы у нас есть всегда. По-другому не живем, – усмехается он.

– Я имею в виду – план планов. Похожий на мечту.

– Есть, – говорит папа. – Прожить шестьсот лет.

Ага, опять новости. Биологического отца и биологическую маму теперь рекомендуют называть не родителями, а биодонорами. Так даже точнее. Ведь не все дети общаются с биологическими родителями. У большинства для этого есть социальные родители, и не одни.

Родителей, как и друзей, можно иметь сколько хочешь. Так что рекомендуем.

Да, рекомендуем.

Никого не принуждаем.

Нет-нет, никакого принуждения.

Мантас со мной все еще не разговаривает. Я ему только один вопрос задаю:

– Ты знаешь, что все сейфы будут уничтожены?

– Да.

– Мантас. Как ты ее снял?

Он что-то невнятно пробормотал – и только.

* * *

Поговорили с мамой, она эту новость отрицательно не воспринимает.

– Такое название даже более точное, – говорит она. – Вспомни, что биодонором для ребенка может стать кто угодно. Позже ребенок выбирает себе совсем других родителей. Социальных.

Наверное. Теперь потрясти меня куда проще, но, еще немного подумав, я успокаиваюсь. Припоминаю, что половина моих одноклассников со своими биологическими родителями-донорами никогда даже и не разговаривали, они общаются совсем с другими родителями. А биодоноров только поздравляют в свой день рождения.

Вполне логично. Став отцом стольких детей, сколько их у моего папы, со всеми не наобщаешься.

Вижу, что Ала везде роет, строит, путешествует и одновременно болтает с семьюдесятью подружками. А я, когда болтаю с ней, так только с ней одной. Мой терапевт подчеркнула, что мне надо общаться со многими людьми одновременно.

– Иначе твой мозг не будет развиваться, – объяснила она. – Твое внимание должно быть рассеянным, а не линейным. Линейное направлено только на один или несколько объектов, а в системе оно должно охватывать почти все.

Мы стремимся к тому, чтобы делать все одновременно. Так мы сберегаем ценное время.

Сегодня мы празднуем день рождения Рокаса, Алиного друга – только не того, который три раза терял равновесие, вылезая из душевой кабины, а нового. Самое странное, что дни рождения мы празднуем почти так же, как наши предки, во всяком случае, других развлечений по этому поводу не придумали. Умираю от скуки, еле сдерживаюсь, чтобы не сбежать на стадион. Мы все приготовили по тортику и сложили их на общем столе в огромную тортовую мозаику. Каждый заранее написал на своем одно слово про Рокаса. По случаю дня рождения мы и стишки сочиняем, только чаще всего нас хватает на два-три слова. Рокас молодец. Выстроил дворец. По-ло-жи-тель-ный. Рас-су-ди-тель-ный. Всегда улыбается. Ни с кем не ругается. Настоящий он герой. Скромный и незаурядный… заурядный… заурядный… Мы все заурядные. Как отличишься, чем удивишь, если в системе возможно все. Хотя бы и заржать во все горло. На столе – тысячи тортиков. Мы, девять тысяч друзей Рокаса, празднуем его день рождения. Среди нас еще примерно семьсот Рокасов, в том числе, наверное, и Алин бывший, лень проверять. Есть тортики, украшенные головой пирата или лазерным лучом, есть в виде блокнота или космического корабля. Есть в виде курительной трубки с надписью «Веселая травка» и припиской: «Глубоко не затягивайся, вредно для здоровья». Для Рокаса придумывают вопросы, и он на все отвечает. Когда ты в системе, можно разве что притвориться, будто чего-то не знаешь.

Насколько различаются по яркости спирали галактик Веретено и Сомбреро? Где применяется метод наименьших квадратов? Какие инфракрасные лучи за долю секунды проделают дырку в бетоне? Сколько органов могли заменить себе предки? Сколько органов можем заменить мы?

Нас, подумала я, ничем не удивишь. А потом, забывшись, стала напевать, примерно так: мммммммммм…

– Ты что-то сказала, Грита? – спрашивает Валюс.

– Нет, ничего.

Забыла, что мы подключены и слышен каждый шорох. А может, мы еще способны друг друга удивить?

Утром Инин двойник опять странно на меня уставился. Я задавала ему вопросы, которых нет в системе.

– Ина, послушай, – сказала я и прочитала:

Пришло время пятнадцать раз подбросить Рокаса вверх. Он садится на трехмерный стул, который мы только что для него смоделировали и написали на спинке его имя. То есть сажает на стул один из своих образов. Мы подбрасываем его вверх. Образ Рокаса и сам Рокас с экрана одновременно взвизгивают.

Ты даже не знаешь, что это за чувство, мелькает у меня в голове.

Когда тебя подкидывают вверх.

Не знаю, почему меня разбирает странная злость, – ведь и я сама этого ни разу не испытывала. Дана рассказывала, что на одном дне рождения ее так раскачали, что веревки оборвались и она вместе с доской качелей полетела вниз. К счастью, под ней оказался не бетон – Дана вместе с доской упала на кучу соломы. И осталась живая и счастливая. А на другом дне рождения, кажется семнадцатом, сказала Дана, ее схватили за руки и за ноги и кинули в воду. В одежде.

– И вы даже не сговаривались?

– О чем не сговаривались?

– Что в программе… что кинут?